Неужели через несколько часов закончится очередная зима...

Это вечная тема, кажется, облагораживают ли физические или нравственные страдания. Мне кажется, все упирается в какой-то изначальный душевный вектор. Как там у христиан, у Иоанна Богослова (22:11): "Неправедный пусть еще делает неправду; нечистый пусть еще сквернится; праведный да творит правду еще, и святый да освящается еще"

Я не думаю, что люди способны сильно меняться. Примыкая к высказанному сотнями философов и ученых-психиатров, полагаю, что мы просто укореняемся в каких-то своих чертах, расширяем их границы. Да, у нас есть условный (предопределенный сотнями непознанных закономерностей) выбор, кем мы станем, но так или иначе, врожденные и приобретенные в момент формирования личности предрасположенности обрекают подавляющее большинство людей на какую-то одну ригидную "нравственную" форму. И возможность между этими формами переходить настолько редка, что рассматривать ее не стоит. Это из разряда того, с чем только редкий счастливчик в мире может столкнуться. Мы же не рассматриваем победу в лотерее как универсальный и гарантированный способ разбогатеть для каждого. Безусловно, кто-то переживет это на своем опыте, но такое незначительное количество людей, что и на процент не наберется.

Но это уже к вопросу мнимой собственной исключительности. А я рассматриваю другой. Да, человек не меняется. Мало того, не существует волшебного обнуления (модное слово!) всех наших поступков. Эффект разного рода катарсисов нестоек, и уже через какое-то время человек снова бьется о свое отражение: вот ты какой, ничто не прощено, ничто не очистилось, ничто не забыто. Пусть даже в подсознании, не разрушая восторг неофита. Есть границы, единожды перейдя которые, назад ходу нет. И "к Куивиэнен нет возврата", замараться можно так, что потом уже не отмоешься, факт никак не отменишь, даже если он известен только тебе, а не множеству свидетелей. Хотя, как правило, таких замарашек какие-то вопросы совести, чести и нравственности не волнуют, они себе все простят, а иначе бы среди чиновников и силовиков по всему СНГ прошла бы эпидемия самоубийств.

Те же, кто свернул не туда, при этом от одного этого "не туда" испытывает постоянное страдание, терзаясь своими "плохими" поступками, иначе - грехами, раз уж мыслят такими категориями, значит живут под властью концепции, в которой и искупление присутствует, если есть грех. И искупление как раз в жертве и страдании. Да, клеймо "преступника" меняется на клеймо "раскаявшегося" и даже "понесшего наказание" (от чего они сами, порой, бессознательно стремятся себя наказать вплоть до полного самоуничтожения), но промежуточное состояние между "чист" и "нечист" лучше, чем вечное "нечист". Факт совершения косяка его искупление не отменяет. Но душевная мука прекращается.

Есть еще те, кто свои внутренние процессы пытаются подгонять под всякие "рациональные" концепции. Упорные в своих косяках выписывают себе право на озлобление от любого перенесенного страдания. "Раз меня оскорбили (часто обида вообще мнимая), значит, и я имею право вести себя с людьми так. Если мне больно, значит, я могу причинять боль другому (как больные, которые дико изматывают окружающих, чуть ли не обвиняя их в своей болезни)". Эти вот ребята, как по мне, являют собой то самое инфантильно-психопатическое-центровселенное, тот самый замерший эмоциональный интеллект, что обречен навечно оставить человека душевно неполноценным. Эти самые ребята животных обижают, людей травят и никакого сострадания, кроме как к себе, не испытывают. Такая рыба-шар, которая то раздувается от фантазий о собственной грандиозности, то сдувается до бесконечной жалости к собственной ничтожности.

Не знаю, может ли боль их пробить. Есть у меня идея, пожалуй, скверная. Недобитая такая идейка, времен полной наивности и неистребимой веры в возможность преображения для всех и каждого (кроме нелюди в духе темнотриадников, живодеров, маньяков, педофилов и прочих президентов пост-советских республик, разумеется).

Согласно этой идее, замерший эмоциональный интеллект может вдруг вырасти под воздействием боли, переживание крайней степени страдания может стать примером, что чувствуют другие. Нет, человек пропащий уже пропал, но просто так-себе-человек вдруг сможет всю эту мировую скорбь прочувствовать, принять и осознать, получит хоть краткий, стертый, но урок сострадания, что уже положительно на нем скажется. На своей шкуре понять, какого кому-то другому. Думаю, я просто ошибаюсь. И понять что-то могут только те, кто был от чужой боли просто отвлечен болью собственной.

Это факт, что когда у самого болит, не всегда чужая боль так близко трогает, не всегда для нее место остается. Да, можно не постоянно близких терроризировать, а сорваться, от боли ли, от болезни ли, разок-два. А о ком-то другом вообще не подумать. Но после опыта этой боли, либо при ее усилении, может наоборот, обострение сострадания произойти, а сострадание, по-моему, способность сострадать, совместно переживать чужую боль, есть самая ценная вещь для души. Та самая главная заповедь, что принес с горы Моше рабейну, заповедь любви к ближнему своему. Христиане, как я читал, тоже признают эту заповедь главной. Любовь - это эмпатическая связь. Через сострадание к другому, человек желает удалиться от причинения этой самой боли, по крайней мере, самому не быть никому мучителем, не увеличивать ее количество в мире. Думать о своих поступках и воздерживаться от тех, что эту мировую боль и мировую скорбь увеличивают. А может даже напрямую с ними бороться, через освящение имени Всевышнего обратным причинению боли поведением, оторви от себя и дай другому в его нужде, но от другого не оторви и себе не возьми.

Но не мне о религиозной этике рассуждать, по крайней мере, не сейчас. Я, увы, человек светский и от полной любви к ближнему далекий. А к кому-то и вовсе беспощадный, собственной и общественной безопасности же ради. Хотя и не плохой. Это, на самом деле, мое сокровище - я не могу назвать себя плохим человеком. Я в грязь рылом не лез, а контролирую себя до того, что самому жить тяжко порой. Зато все то, что у меня на совести - такая мелочь, что я могу спать спокойно. Я знаю, что я себя съем, что я первый себе жизни не дам, и не прощу никогда, если сделаю что-то лишнее. Казнить буду каждый день. И чаще не за то, что что-то плохое сделал, а за то, что не сделал что-то хорошее, когда мог, даже если просто постеснялся.

Но это другая тема, не этого поста, почему люди иногда дают себя стыдить за доброту другим людям, и почему есть люди, которые хорошее считают плохим, а плохое - хорошим, да и других в этом убеждают.

Мой, возможно, самый большой "нечистый" недостаток - это злословие (а может, оно лишь часть сложностей со смирением, добродетели, которой во мне крайне мало). Да, я тут пост о Понасенкове написал, но каждый день думаю, что и в нем я перегнул палку. Может, я бы столько дрянного и не хотел бы писать, хоть там нет и 1/1000000 от того, что я могу понаписать, вывернуть и довести. Такие батлы по фактам, деконструкция, что только свяжись. Когда у меня самого все очень внутри болело, я этим упивался даже, наткнуться в сети на "недостойного" и с ним вступить в полемику (проще говоря, в километровый холивар). Или пост какой написать. Информационная среда и некое озлобление от собственного страдания, нервозность и невозможность что-то изменить прямо сейчас такие вещи подстегивают. Заходишь в сеть - а там леваки-праваки-фемки-двачеры-путинята-либералы, кто-то что-то написал, а я мимо не пройду. Как свинке бухнуться мордой в ведро с помоями. А главное, сама нервозность, нагнетаемая в соцсетях, как к этому провоцирует. Бороться! Немедленно! Доказать что-то!

Уже потом понимаешь, что бесполезно. Никому не надо ничего доказывать, даже если "из лучших побуждений" (особенно коммунистам, о чертово злословие, опять!), ведь на том конце провода может оказаться просто сумасшедший (а кто еще будет поддерживать массовые убийства и государственный террор?). И, мало того, вне интернета 90% поднимаемых в холиварах проблем не существует. По крайней мере, в России, пока. Бескомпромиссная гражданская война агрессивных несовершеннолетних девочек с агрессивными несовершеннолетними мальчиками, все эти дрище-интеллектуальные-фофысты, акционирующие в фотошопах борц_ыни и безжалостные анонимусы в миру скромно шелестят мимо, втянув шею и потупив взор в экран смартфона. Им самим было бы лучше удалить свой профиль или отписаться от всех групп, где эту войну ведут и нервозность подстегивают. И никогда не читать комментарии. В реальной жизни 90% сетевых воинов не несут в руке меч, а в сети их можно просто забанить. Но это лишние частности, это я мысью растекся. Сложно быть по натуре своей пропагандистом, но обладать совестью, которая ныне постоянно советует заткнуться, если не дошел пока до пропаганды одного только доброго-вечного.

Я из тех людей, кто увы, вместо полного владения источниками часто находит ответы только на интересующие вопросы. Например, почему совершение добрых дел важнее, чем борьба со злом. Но там, где не можешь ничего доброго сделать, лучше просто удалиться, как от зла, так и тех методов борьбы с ним, которые подразумевают его увеличение. Этому надо учиться, валить от соблазнов своему злу поддаться, силой воли себе запрещать туда лезть. Возможно, ради облегчения этого учения, всякие скорби и страдания и посылаются. И не только как наказание, а как возможность дать человеку наконец поработать, взглянуть с другого ракурса, выкинуть лишнее, поставить у черты, у границы, где уже на шелуху не отвлечешься.

Боль переключает нервную систему, отключая лишнее. Безусловно, это очищает от многих мыслей, от многих потоков. И подталкивает к сопереживанию. Заставляет тяготиться чем-то плохим, избегать этого. А болезнь, тем более, непростая, вообще заставляет на жизнь взглянуть иначе. По возобновлению ее, от многого удалиться, многое лишнее выкинуть, а что-то добавить. Да, тех, кто заблудился, боль может вернуть к себе. Но все зависит от этого изначального себя, кто там, какой человек ты был. Другим уже не станешь, но можешь вернуться и стать большим, нежели был, большим во зле или добре. Боль, ведущая к раскаянию в чем-то, доведет до него только тех, кто способен, кто сам этого раскаяния жаждет, и страдания свои воспринимает не как несправедливые (ну, может, только в том вечно сомневающемся уголке души и полагает, что страдает несправедливо), а как необходимые для дальнейшего развития.

Если видеть уроки добра даже в боли, придешь к добру.

И еще один пост. Почему так много о Достоевском, почему так много сравнений - да потому, что сейчас такой период в жизни, когда я перечитываю его и перечитываю. Сейчас, конечно, эффект больший, чем чем в 16, когда вместо школы отправлялся в ванную, ставил на стиральную машину тарелку с горячими бутербродами с сыром, маринованными огурцами и оливками, чашку растворимого (ага) кофе, и читал, читал, читал, лежа в горячей воде. Старые желтые страницы, черный переплет книги. "Бесы", "Карамазовы".

Когда что-то меня занимает, я многое через это пропускаю. Сравниваю.

Были солнечные дни, прерывался. А сейчас снова продолжаю. Дождь, дождь за окном. Чудесная пора, август-сентябрь. Куда более романтическая, на мой взгляд, чем цветущий май. В августе вечером особенный свет. Последние солнечные лучи, насыщенные, но не такие теплые. Прекрасны парки вечером, когда поднимается внезапный холод среди густой, волшебно пахнущей зелени, которая уже готовится исчезнуть. И прекрасен сентябрь, когда куртки еще хватает для долгих прогулок, когда случаются неожиданные солнечные дни, которыми так хочется успеть насладиться, когда кажется, что непременно произойдет что-то особенное.

В такое время хорошо куда-то идти, если на душе нет лишних забот, если рутина не насела, если нет горы на плечах или тени на сердце. Или читать и пить горячий чай, пока идет дождь.

Но слишком быстро эти дни проходят. Зато писать об этом свете можно бесконечно.

Бывают такие моменты, когда кажется, что дальше тебя захватит бесконечное счастье. У Гете в этот момент Глас Свыше произносит свое "спасена!". Но мне больше нравится, как их прочувствовал Достоевский. Острая секунда, до которой в тебе еще жива абсурдная надежда, что в этот раз привычный сюжет, затертый перечитываниями, повернется по-другому. Шепот косматых бесов затихает, Родион Романович, переходя Тучков мост, отрекается от своего губительного плана.
Но самый острый, самый болезненный момент, как по мне, это согласие Настасьи Филипповны, в момент первого предложения от князя Мышкина, идиота нашего любимого. Кажется, что вот оно, то самое "спасена!" для падшей Маргариты, отрекшейся от нечистого. Но нет, Федор Михайлович тот самый "пессимист, с философской точки зрения, но считающий себя реалистом", даром, что без пачки "Кэмела" и оксикодона. За этой гранью кончается свет: кажется, что сейчас произойдет нечто невообразимо прекрасное, чудесная жертва юродивого посланника искупит отвратительный грех развратника Тоцкого, исцелит больное и испорченное создание, давшее согласие на спасение. Но нет, тут жизнь происходит, а в жизни подобное случается крайне редко. Почти никогда.
За этим неописуемым счастьем, спасением и всеобщим ликованием, поднимается черная волна. Гретхен посчастливилось существовать на облагороженных немецким романтизмом страницах. Грязь темницы и русского народного имперского гримдарка ее не коснулась, она все еще прекрасная жертва обстоятельств, способная спастись из внешнего ада. А наша родная Настасья Филипповна сама есть продукт адосодержащий.
Вирус великого страдания, что передал ей Тоцкий, настолько прижился в ее крови, что дает рецидивы крайне редко, когда падает иммунитет, уменьшается количество антител, проглядывает душа. Настасья Филипповна своим падением и страданием упивается. Конечно, она обречена доиграться, с таким-то образом жизни, с таким-то деструктивным блоком, разрушающим любую возможность отклониться от разложения и самоликвидации об чужую пику. Но до сей поры, Настасья выживает, адаптировавшись к своему положению, адаптировавшись к своему состоянию и внутреннему приговору. Было у нее два пути: утопиться или приспособиться, возлюбить свое состояние, начать им любоваться, упиваться жалостью к себе, играть со своей "порочностью". Тем самым и Тоцкого терзать, как вызванный демон обращается против чернокнижника. Продавший свою душу порочный старикан уже и рад бы на что-то переключиться, а нет, составил он когда-то сделку с нечистым, никуда от огненного ангела не сбежать.
Краткий просвет, похожий на неожиданное солнечное осеннее утро, оказывается обыденно-ложным. Где-то и сам Достоевский писал про обыденность и повседневность происходящего в своих сочинениях, такой бытовой кошмар, бытовая трагедия. Я согласен, что так оно и есть, так оно и бывает, если говорить о психологизме сюжета. Это вечно повторяющиеся события, и за идеалами романтизма следует обыденный же приговор, отказ в спасении. За ложным, мнимым просветом встает холодная штормовая волна. Накрывает несчастного князя. Думаю, многие это чувствовали, многих этот момент пронзал, когда, казалось бы, все позади, наконец-то все может быть прекрасно, но уже через мгновение (минуту, час, день, неделю, месяц) какие-то слова, выводы и болезненные внутренние механизмы перечеркивают тот самый не родившийся, потенциальный свет вдали, над какими-то там берегами, который погас, лишь забрезжив.
Решенный вопрос, без пяти минут светлая княгиня Мышкина, согласие - и утекает с рогожинской толпой, крах, разрушенная башня. Но дальше, обнулив жертву "духа", Достоевский через то же проводит "человека", хмельное счастье Рогожина, которое не пахнет уже спасением. Но есть в нем что-то от покоя (парадокс), союза вечногрызущих друг друга гарпий, через это находящих гармонию. Но и Рогожин получает по шапке - паскудная Настасья Филипповна сбегает к третьим лицам, бессмысленным и неустановленным, саморазрушения ради. Жертва ли это ее? Достаточно вспомнить, к чему это все привело князя и Парфена.
Дальше света нет, да и чистота увядает, такой вот грязный Мидас этот сладострастник Тоцкий (уж не родственники ли они с Федором нашим Карамазовым?), все, что тронет, осквернит, а оно несет эту скверну дальше. Такая заразная многоликая одержимость. То самое колесо насилия, про которое я уже не помню, где услышал. У классиков ли, в работах психиатров. Один уродует другого, другой, задержав в себе всю обиду, злость и унижение, по-своему передает это дальше, наказывая за грехи первого третьего (раз со мной так поступили, то и я могу), порой бессознательно. И так оно идет, обрел боль - передай другому.
Конечно, вопрос, можно ли винить неспособное осознать свое участие в колесе звено. Достоевский с жизнью глаголят, что вини, не вини - бесполезно, Настасья Филипповна неуправляемая (и весьма бестолковая) боеголовка, которая из пункта "постель мерзкого Тоцкого" вылетает, кружась, к собственной смерти, по пути круша чужие души. Можно ли ее обвинить? В слабости? В отсутствии осознанности? У нее нет своего умысла, ее сформировал умысел чужой. Можно ли ее обвинять в отсутствии силы осознать свое состояние и от него удалиться? Вряд ли. Но, безусловно, это уже не Гретхен-жертва (да и Гретхен-то вполне не та безусловная дама в беде), Настасья собой и страданием наслаждается, ей важно всем доказать, что она конченная, повыть от этого, даже если если есть вариант что-то изменить. Не может она иначе! Что же с ней сделать? Отступить. Не связываться. Бежать. Вот она, мысль, ограничивающая концепцию "спасения для всех", обнуляющая чужие жертвы. Достоевский - он вообще про жертвы, да. Собой пожертвовать, аки Дуня, Соня, Мышкин, Алеша (отдай все и иди за мной) и другие, все еще можно, но уже нужно ли? Приведет ли к спасению? Да, жертва другими и наполеонствование все еще к спасению не ведет, тут Достоевский вступает в полемику с социалистической шигалевщиной (и разносит по фактам). Но индивидуальное спасение души уже многим закрыто.
Так вот, дальше света нет. Есть короткие сумерки, ведущие в темноту. То Мышкин с месяц живет с Настасьей. Это легко представить, надрыв, метания, шатания и расшатывание, прогулка по ножу. Потом Настасья снова рогожинская, но и он уже начинает понимать, что долго с такой не протянет, не выживет. То бьет, то на коленях стоит, крыша-то едет. Не может человек постоянно пребывать в измененных состояниях сознания. Не может эту психотемноту Настасьи выдерживать, как и сам Достоевский задыхался от ядовитых миазм знатной поехавшей своего времени, Аполлинарии Сусловой, как Митька Карамазов от Грушеньки задыхался. Свет гаснет, гаснет, гаснет, в какой-то момент нет уже веры, но болезненно вспоминается тот момент, когда казалось, что все еще можно изменить, спасти, что луч души, который даже в самых темных сердцах иногда вспыхивает, может засветить постоянно, lux aeterna (римско-католический, не музыка эта!).
Как хорошо, как гениально пойманы эти моменты, светлый холст перед темным грунтом.